Этот день бывает торжественным ирадостным. Всяк хочет попасть на него. Подростки, обязательно в бешметиках и папахах, на приличных седлах, достаточно приличных лошадях, порою на строевых отцовских или братовых (посторонних людей лошади не допускались), замирающие от счастья – они объезжают круг, «пробуют» лошадей на намёте, иль на скоротечном карьере, забиваемые советами отца, брата, родича – какой стороны держаться и когда пустить коня во всю – они ждут и не дождутся так желанного начала… Насколько велико желание участвовать на скачках не только со стороны подростков, но и со стороны родителей, что малышам в лет восемь, чтобы они не сорвались на карьере – подвязывают ноги к стременам, пропустив запасный ремень под брюхом лошади. Мера, должен сказать, и не умная и опасная, если седло, паче чаяния, свернется на бок. Разделив всех на партии по возрасту и по очереди выстроив каждою в длинную шеренгу – с рыси пускают «в карьер». Забыты все «советы» отца, когда пускать «во всю» ‑ детвора сразу берет лошадей в плети и – «пошла писать губерния» ‑ и смешная, и трогательная по своей наивности и непосредственности… Куча выпущенных коней постепенно вытягивается и уже на половине круга резко обозначается «чья возьмет» и «чья нет», т.к. системы в сбережении силы лошади никакой… И когда долетают первые – до потом еще дотелепкиваются разные и на разных аллюрах, вплоть до тех, кого занес конь куда-то далеко за круг и тех, кто свернул в круг и как «выбывшай», со смущенным видом или плачем, возвращается к месту исхода ища «батю»… Малолетки только джигитуют. На добрых конях, кои уже приготовлены для действительной службы, в черкесках и погонах, при полном холодном вооружении, строем, под командою своих инструкторов, — они проезжают шеренгами по улице, образовавшейся рассеченной толпою народа, мимо «офицерской палатки», где широкою полосою сидит все льготное офицерство с семьями и Атаманом отдела во главе и, сделав резкий заезд на одном их флангов – быстро спешиваются, снимают оружие, подтыкивают полы черкесок, нахлобучивают на голове папахи, чтобы не сорвались во время работы (в Кавказском полку уронивший свою папаху — теряет приз) и — по „карьеру” хора трубачей, молодые гибкие тела, полные безудержной отваги и влюбленности к делу, на быстроногих кабардинцах, с диким гиком для бодрости коня, не задерживаясь над седлом, как вихрь перелетая с одной стороны на другую, от края до края плаца, режет воздух пылкий казачина… Папахи вряд 8 штук, на 25 шагов дистанция… Прильнув к луке, словно хищник, всем своим существом впившись в лошадь и загипнотизировав ее в прямолинейности направления — с землею сгребет папаху молодец, тут же высоко подбросив ее вверх, как наглядный показатель четкости «хватки»… А дальше «вольная джигитовка» ‑ кто во что горазд: стоя на седле, вверх ногами, с шестом, задом наперед, отвалка, переметные сумы, турник… Бесконечная стрельба, гик, топот, рев толпы… Окончив – также быстро спешиваются, разбирают оружие, охорашиваются, приводя себя в строевой порядок и – ровным шагом спокойно «идут» шеренгою верховых к офицерской палатке. Здесь уже подсчитывают «баллы»… Толпа густым кольцом давит верховых… Всяк хочет протиснуться вперед и воочию посмотреть на «раздачу призов». Станичные Атаманы в длинных черкесках, серьезные, бородатые, томительно выжидают у палатки… Старики, нервно и сосредоточено вперив свои взоры туда же, ждут… Весь гвоздь дела, вера, год подготовки – там, в середине палатки… Вот выносят стол и на нем, на ярком весеннем солнце, заманчиво поблескивают ценные дары для удальцов… Все замирает. Офицер, заведывающий всеми малолетками, вызывает по очереди отличившихся. Разгоряченные, подтянутые, в шапочках сдвинутых на затылок, в мятых наговицах, стараясь щеголять еще не окрепшей отчетливостью, молодые и полные сил и желаний – проходит ряд молодцев к Атаману отдела и из рук в руки получают драгоценную память. Хор ревет «туш», а позади _ их качают «на ура», намекая на «могорыч»… «Раздача» заканчивается широким залихватским «казачком» и народ утомленный и выпивший всю сладость казачьего праздника до дна, ‑ на всевозможных подводах направляется восвояси «полудновать», а «чужестранные» казаки (казаки другой станицы), в конном строю с песнями едут в свои станицы, делясь радостями, впечатлениями и критикуя кажущуюся несправедливость раздачи призов… «Вольное казачество»№59 1930 г.
Вот в эти-то дни, в дни широкой масляницы, и вособенности в ее последние три дня – кто только не выезжает на улицу погарцевать?… Старые отслужившиеся казаки, большею частью урядники, «чертом» заломив папаху с галунами, в черных кашемировых бешметах, с плетью за поясом «для украшения», затянутые «серебряными поясами», с массивными цепочками на груди призовых часов, на своих долгих испытанных «строевых», в настоящих седлах с прибором сыромятного ремня и в сохранившемся в порядке и чистоте металлическим набором – они важно и с достоинством, маленькими группами, только фланкируют по многолюдным от праздничного люда улицам. Иль остановившись где-либо на углу, склонившись к луке, иль небрежно перекинув ногу на шею своего коня – наблюдают беспорядочную скачку младших, перебрасываясь между собою редкими замечаниями. Джигитовать самим им считается уже неприлично. Они «льготные» старые казаки, у них уже взрослые детишки, им уже лет не меньше как 26-ть… Известно, в станице возраст этот считается солидным… Казачата подготовительного разряда, еще не окрепшие в седле, но уже принимающие должный вид, на своих полувыезжанных «строевых» также в бешметиках, но разных цветов, с плетью в руках (так как не знают куда девать правую руку) – они ватагами нервно снуют по улицам, останавливаются где-либо в людных местах и сами по себе начинают джигитовку. Весь день, весь «цимес» скачек, полною своею долею, по традиции, должен принадлежать им. Здесь они уже показывают народу, что дало им станичное «занятие» зимою и кто из них может быть «первым» в майских лагерях. До надрыва, до изнеможения делают они прыжки на обе стороны и поднимают расставленные папахи… А возле духанов, где обычнобывают в эти дни завсегдатаи из стариков — за какие-нибудь «2 копейки», поставленные ребром у камешка ‑ бьется молодежь до остервенения, чтобы горстью схватить этот грош… И все зачем? Не важен грош, а ‑ слава: «даже 2 копейки схватил с земли», будут потом говорить в станице; вот в чем важность… А за «малолетками» ‑ сплошная мелкота, сплошь школьники, на допотопных седлах с одною подпругою, «охлопью» иль с постельною подушкою, перехваченною черезседельником, на домашних клячах, цыганским беспорядком, стаями, разбалтывая ногами в мах лошади и беспомощно болтая руками, кто в чем попало, с хворостинками, но обязательно в казачьих шапчонках – они с детским безразличием тянутся за старшими… Они не джигитуют, только присутствуют и смотрят, иль скачут на «чья возьмет». И все это по улицам, больше до «Красной» (главная станичная улица), где по тротуарам толпы нарядных нарумяненных и завитых казачек-девушек и «молодаек», лускающих семячки и кокетничающих перед молодцами… Кругом крики, гик, смех, визг девчат… это ли не счастье, побывать здесь каждому подростку на лошади, да может быть еще и показать себя не хуже старшего?! А там, через два месяца, на Святую Пасху – уже и настоящие, серьезные скачки, на призы, перед всем людом, перед начальством. За станицею, «на выгоне», плугом опахивается круг протяжением в две версты. Это для подростков. К назначенному дню (обыкновенно это второй или третий день Святой Пасхи), с ближайших станиц съезжаются подающие надежды малолетки и все подростки от восьми до семнадцати лет, кто записан на скачки на своих лошадях. Заранее заготовляются ценные призы, начинающиеся со сплошь серебряного кинжала с поясом, серебряных часов и даже всевозможными отдельными вещами из конской строевой сбруи и всего того, что так или иначе казаку пригодится для службы, чего ему уж не придется покупать и что никогда не бракуется на всех смотрах, изобилующих всю казачью службу почти до 40-летнего возраста.
В наше «беженское» время это «туземное» слововыговаривается одинаково на всех европейских языках. Кто первый из казаков за границею вновь оседлал коня и кто первым показал здесь иностранцам это обособленное казачье искусство-спорт на коне – я не знаю, но начиная с майского выступления 1925 года казаков в Париже – это, тогда громоздкое к пышно-нарядное дело, провалившись в Лондоне и расколовшись на мелкие частицы – веером раскатилось по всему миру и заставило говорить о казаках, об их несравненном удальстве на лошади, всю иностранную печать. Как же зарождалось это удальство в казаке?.. Сплошь «служилое сословие» последнего столетия, где не было ни одного семейства, в котором бы мужчина не соприкасался бы с военною службою или с обязательными лагерными сборами и другими полувоенными повинностями в общей казачьей станичной жизни и где в каждом доме, в силу этой обособленной жизни были – и седло, и бурочка, и шашечка, и кинжал и коник строевой, и где все это хранилось как зеница ока и на что затрачивалось не мало денег из скудных семейных сбережений… С малых лет подросток видел отца, брата, соседа, родича и других казаков, ежегодно отбывающих «станичные занятия», лагерные сборы, всевозможные смотры, станичные парады и особенно проводы на службу, когда поднималась абсолютно вся станица «провожать в дальнюю дороженьку» своих «малолетков». А это всеобщее гарцование казаков всех возрастов на масляницу…А призовые скачки и джигитовка на Пасху… А за ними– станичная слава первым джигитам, переходящая из поколения в поколение, горделивое щегольство в ценных призовых часах и кинжалах «под серебром», почет от стариков, «лукавое» внимание «казачек» (на Кубани «казачка» то, что у донцов жалмерка), уважение от сверстников, а в будущем – прямая возможность попасть в «учебную», заслужить урядника, почетная папаха с галунами, новые сладкие переживания по возвращении на льготу, а там, к зрелям годам, смотришь – и в станичные атаманы выберут, ‑ новый почет, слава, «кирпичный дом», увеличивающееся хозяйство… Такая психическая атмосфера, естественно, не могла не действовать на воображение казачат-подростков. На постоянных пастбищах, гоняя с соседскими целый «косяк» коней из дому и домой, на водопой и с водопоя, и в завтрак, и в обед, и в полдень, и при каждом удобном случае, всегда верхом на лошади, да еще «охлопью» ‑ в казачонке невольно вырабатывалось крепость к седлу, сноровка, увертливость на лошади и, в силу необходимости, а еще больше – в силу бесконечного желания стать обязательно «первым наездником» в будущем… А иногда, по осени, когда бывает так мало работ – тайком от старших, заседлав дедовским потрепанным седлом одного из любимцев упряжных, ‑ где-нибудь меж гумнами изощряется «молодой джигит» в подражании старшим до тех пор, пока неугоняет до третьего пота и себя и коня и пока не оборвет полы бешметика и не раздерет «матню» в штанах… до очкура. А родовитые джигиты, чтобы не уронить семейную славу, не утерять первенства отцовского – те, оседлав двух коней, и выехав «на выгон» ‑ с места пускают их в карьер понеобъятному простору, поддерживая за повод и талию растерявшегося мальчонка… Этот способ «учения», испытав на себе, нахожу наилучшим. Первая проба на людях и «фастовство» подростков ‑ это на маслянице. В воздухе чувствуется весенняя теплота. Снег уж сходит, а в иные годы, на выгоне, уже и суховато; и даже травка зеленеет на солнышке.
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
